Минаэ Мизумура: от реальности к чудесному слову

В одной из сцен фильма «Мужья и жены», снятого Вуди Алленом в начале 90-х годов, профессор литературы играет со своей студенткой в ассоциации имен писателей с видами еды. Когда доходит очередь до Достоевского, он восклицает: «Завтрак, обед и ужин!». Я вспомнил этот диалог несколько дней назад и задался вопросом, не имел ли в виду персонаж Аллена, помимо великого русского писателя, современный роман в целом. Это воспоминание было неслучайным: я только что дочитал роман «Реальный роман» японской писательницы Минаэ Мизумуры (Токио, 1951) и, не закрывая книгу, глубоко вздохнул. Я только что вернулась из грандиозного путешествия. Красота формы, интеллект структуры, искусство классического романа, которое увлекает читателя и позволяет ему пересекать эпохи, путешествовать по самым неожиданным территориям, дрожать в унисон с каждым крошечным сотрясением, которое потрясает того или иного персонажа, населяющего рассказ. Завтрак, обед, ужин. «Родившаяся в Японии, Мизумура несколько лет жила с семьей в США. Как она рассказывает в предисловии к «Реальному роману» — и как также вспомнила Луиза Боровски в своей лекции, прочитанной в Malba в конце прошлого месяца — Мизумура всегда отвергала американскую культуру, сопротивлялась английскому языку и тосковала по Японии, которую, строго говоря, никогда не знала и которую не нашла и после своего опыта в Америке. У Мизумуры нет одержимости идентичностью, но есть сожаление о потере нюансов и упрощении дискурсов, эстетики и даже опыта в результате вестернизации, которую пережила его страна на протяжении большей части XX века. У Мизумуры нет одержимости идентичностью, но есть сожаление о потере нюансов и упрощении дискурсов, эстетики и даже опыта в результате вестернизации, которую пережила его страна на протяжении большей части XX века. Часть этого разрыва, «Реальный роман» является «реальным», потому что, не отказываясь от техник литературной фикции, он вдохновлен реальной историей. Во время своего пребывания в Нью-Йорке Мизумура познакомился с неким Таро Азумой, японским мигрантом, работавшим в компании, где трудился его отец, и, можно сказать, главным героем великой «американской мечты». Приехав в Нью-Йорк простым водителем, с годами он накопил огромное состояние. Но не только это: родившийся в бедности и сын неизвестного отца, в Японии Таро пережил бурную любовную историю с девушкой из обеспеченной семьи. До этого момента факты, которые Мизумура, как ни прискорбно, ассоциировала с одним из многих переводов западных романов, которые она читала в детстве: «Грозовой перевал». Сложный, загадочный, темпераментный и разрываемый между ненавистью и любовью, Таро был Хитклиффом. А Йоко, его недостижимая любовь, уязвимая, несколько нестабильная и порой жестокая девушка, вполне могла бы быть чем-то вроде Кэтрин. «Здесь присутствуют отголоски Бронте (так же, как, по словам Боровского, отголоски японских классиков, таких как «Гэндзи моногатари» и «Кондзики Яша»). Но Мизумура пишет свой собственный, реальный роман. При этом она проходит через десятилетия истории Японии, от послевоенной нищеты до экономического подъема 70-х и 80-х годов, от экспоненциального роста Токио до изменений в диких местностях, таких как регион Каруидзава. («Говорят, что японцы стали материально богатыми, но духовно бедными», — без уступок заставляет сказать вымышленного Таро Азуму). В «Реальном романе» город и природа играют такую же главную роль, как и пестрая плеяда персонажей, которую автор плетет между Таро и Йоко. Мелочность, доброта, противоречия, судьба: благодаря переводу Моники Когисо, лаконичный стиль Мизумуры отражает все оттенки человеческой драмы. Издание Адрианы Идальго добавляет изящества: «Влюбленные деревья» Марсело Помбо на обложке, глоссарий японских терминов и фотографии Тойоты Хоригути как свидетельство того, как реальность заставила расцвести чудесное слово».