Рапсодия в голубых тонах или Грустная рапсодия?

Несколько недель назад исполнилось 100 лет "Рапсодии в голубом", музыкальному произведению Джорджа Гершвина, сумевшему перелить популярное в классическое. Эта новаторская сонорность была не только успешной, но и скандальной. Даже сегодня она продолжает вызывать споры, согласно сообщению в газете El País, воспроизведенному LA NACION: "Помимо музыки, есть и второй спор, хотя он касается только испанского языка. Несколько читателей внизу статьи пожаловались на перевод "Rapsodia en azul", который кажется скорее ошибкой, чем поэтическим изыском. Это правда: "синий" в названии - как двуликий Янус. Помимо цвета, он выражает чувство: грусть. Чтобы еще больше усложнить ситуацию, оно также намекает на следы блюза в джазе. Предлог "in" (в), если бы не было двусмысленного факта, добавляет идею о том, что широкий "синий" - это клавиша, например, C или A. Однако синестезия синего цвета в переводе, повторяющаяся по чистой наследственности, не совсем ошибочна. В английском оригинале она выполняет функцию программной инструкции по прослушиванию: сигнализирует о ночном настроении композиции. Rhapsody in Blue - один из многих культурных объектов, к которым приложился несовершенный перевод. "Rhapsody in Blue" - это, во всяком случае, то, как произведение Гершвина было обозначено на нашем языке давно и далеко. Следует ли деконструировать и переименовать название? Ни один из вариантов не кажется удачным: ни "Рапсодия в голубом", ни тем более причудливое "Рапсодия в ключе грусти" или "в ключе синего" не сделают этого справедливым. Рапсодия в голубом - оставим ее на английском - один из многих культурных объектов, к которым прикрепился несовершенный перевод. И не только в музыке. В кино всегда было принято изменять названия фильмов. Чаще всего из соображений крючкотворства, в других случаях - из-за недостатка буквализма. Когда я впервые увидел "Четыреста ударов" режиссера Франсуа Трюффо, я ожидал шквала побоев. Однако, помимо злоключений мальчика Антуана Дойнеля, здесь есть только одна унизительная пощечина. Объясняется это просто: в переводе с французского "faire les 400 coups" означает, помимо прочего, "сделать тысячу и один". Достаточно применить этот коперниканский поворот к сюжету, чтобы акцент сместился с гнета школы или отношений с родителями на мимолетный побег главного героя, который является формой освобождения. Книги вызвали и другие изменения. Мой любимый роман Юкио Мисимы - "Моряк, потерявший милость моря" - во многом благодаря своему названию, которое в японском оригинале, как говорят знающие люди, означает всего лишь "Буксировка в сумерках". Ретушь Пепе Бьянко в его переводе "Поворота винта" Генри Джеймса - тоже хорошая вещь: "Другой поворот винта" предполагает гораздо больше, чем механический "Поворот винта". "Вопреки всему, бывают случаи, когда вольности переводчика могут ввести в заблуждение. В качестве примера можно привести "Метаморфозы" Кафки. По-немецки "Die Verwandlung" намекает на вульгарное превращение. Откуда взялась эта мифологическая метаморфоза? На испанском языке первая версия с таким названием появилась в Revista de Occidente, без указания переводчика. Борхес, которому впоследствии ошибочно приписали эту версию, пошутил, что, возможно, лингвистический медиум слишком увлекся чтением Овидия, автора знаменитых "Метаморфоз". Несколько лет назад испанец Хуан Хосе дель Солар опубликовал новый перевод, в котором сохранено оригинальное название, а также строгий, не приукрашенный стиль прозы Кафки. Версия безупречна, но я еще не нашел никого, кто вместо "Метаморфоз" говорил бы о "Превращении". Да, даже названия, пусть и неточные, могут стать классикой".