Общество всеобщего благоденствия - реалистичная утопия?

"Легче представить конец света, чем конец капитализма", - гласит лапидарный лозунг, об авторстве которого спорят Славой Жижек и Фредрик Джеймсон. Для обозначения этого же явления британский культурный критик Марк Фишер ввел понятие "капиталистический реализм". Под капиталистическим реализмом, - утверждал он, - я подразумеваю широко распространенную идею о том, что капитализм не только является единственной жизнеспособной экономической системой, но и что невозможно даже представить себе альтернативу ему". Удивительно, но за столетие до того, как Фишер ударился о стену конца истории, из одного из уголков Южной Америки к аналогичным выводам пришел Хосе Карлос Мариатеги - молодой перуанец, которому предстояло стать одним из ведущих деятелей социализма на нашем континенте. Без воображения, говорил он, невозможен ни прогресс, ни революция. Чтобы понять его слова, давайте вспомним, что в те годы пламя русской революции все еще разжигало надежды в разных уголках мира. Его размышления, сразу же следует оговориться, - это не дилетантская затея или риторическая игра. Мы говорим об основателе Социалистической партии Перу, о человеке, который использовал свое воображение для разработки демократического решения в период острого кризиса и социальных конфликтов и который в этом контексте и в пылу этой борьбы задавался вопросом, как Перу может создать национальную, метисную и коренную современность одновременно. С его точки зрения, величайшим примером воображения в Латинской Америке было движение за независимость. "Освободители, - сказал он по случаю столетней годовщины битвы при Аячучо, - были великими, потому что они, прежде всего, обладали воображением. Они восстали против ограниченной реальности, против несовершенной реальности своего времени. Они работали над созданием новой реальности". У Боливара, - заключает он, - были футуристические мечты". Вдохновленный историей независимости, он видел вызов своему поколению как аналогичную задачу с точки зрения способности воображать и действовать. Но воображение, если вернуться к настоящему, пользуется у нас дурной репутацией. Поражение 4 сентября в немалой степени способствовало этой дискредитации. Как будто этот результат подтвердил устоявшееся неприятие перемен или восторженную приверженность установленному порядку; интерпретации, к тому же усиленные перевесом, который приобретает сегодня проблема безопасности и организованной преступности. Хотя честнее было бы признать, что глубина кризиса, проявившегося в октябре 2019 года, не позволяет выдвинуть гипотезу о том, что социальные требования, породившие его, были заменены другими, более насущными, похоже, укоренилось убеждение - и не только у правых - что чилийцы больше не хотят ничего знать о переменах. Однако для тех из нас, кто убежден, что недомогание, которое сегодня выражается в неуверенности, недовольстве повседневным опытом агрессии и жестокости, не вытесняет беспокойство о старости, здоровье, возможности приобрести собственный дом или достичь уровня жизни, соответствующего усилиям и ожиданиям, порожденным меритократическими обещаниями, проблема остается открытой. Переживаемый страной кризис, как мы видим, открывает путь к очень разным возможностям, которые сосуществуют и конкурируют: к ностальгии по утраченному, которую можно выразить словами "Чили уже не та, что прежде"; к поиску виновных и негодяев (мигрантов, политиков или феминисток); к соблазну радикальных и авторитарных решений вроде "нам нужен чилийский Букеле"; а также к изменениям, которые позволяют создать новые формы сосуществования между людьми и отношений между государством и обществом. Так произошло, например, когда студенты, протестовавшие в 2018 году против сексуальных домогательств, позволили нам стремиться к жизни, свободной от насилия, и к установлению более здоровых межличностных связей, или когда пингвины почти двадцать лет назад убедили нас в том, что все дети и подростки в Чили заслуживают достойного государственного образования высокого уровня. Мариатеги представлял себе политику, и в частности социализм, как машину, способную перевести эту смесь недомоганий и тоски, народных возмущений и желаний в целостный проект, а также накопить необходимую силу, чтобы двинуть историю в этом направлении. Реалистические утопии", как он называл этот вид синтеза, должны быть привязаны к социальным интересам и группам, иначе у них нет будущего. Идеалисты, - указывал он на этот центральный пункт, - должны опираться на конкретные интересы широких и сознательных слоев общества, потому что "идеал только тогда процветает, когда он представляет обширные интересы". Положительно, чтобы нас не обвинили в торговле дымом и зеркалами, история левых и народных проектов, характерных для Чили во второй трети XX века, а также движений, способствовавших наиболее значительному социальному и политическому прогрессу того периода, изобилует примерами "реалистических утопий". Назовем лишь некоторые: Национальная служба здравоохранения, закон об обязательном начальном образовании, восьмичасовой рабочий день, Корпорация развития производства, избирательное право для женщин, аграрная реформа и национализация меди. Ничего из этого не существовало. Все нужно было придумать и воплотить в жизнь. Против каждого из этих предложений выступали влиятельные круги. Чтобы победить их, потребовалось много работы, многие годы - в некоторых случаях десятилетия - и, конечно, много воображения. Если политика - это превращение интересов в реалистичные утопии, то чилийским левым предстоит проделать большую работу. Исчерпанность модели - это совершенно очевидно - и уверенность в том, что рецепты XX века не могут быть повторены, обязывают нас к созиданию. Построение общества благосостояния, в котором мы можем выполнять более приятную работу, в котором мы получаем необходимую заботу на каждом этапе жизни и в котором у нас больше времени, больше свободы, больше автономии, больше защиты и больше безопасности, может стать реалистичной утопией, которую мы можем представить и, надеемся, реализовать.